— Я попросила Адама снять требования, если вы будете оставаться на ночь.

— На ночь? — она снова улыбается. — Спасибо вам, спасибо большое, я… я даже не знаю, как вас отблагодарить.

Она подходит ближе и садится на край кровати, смотрит на меня с такой благодарностью, что я замечаю неладное. Не может человек так радоваться тому, что ее оставили работать на ночь. Она говорила, что испытывает проблемы с финансами, но не объясняла, зачем ей деньги. Решаю, что расспрошу об этом на прогулке, ведь там мы, обычно, разговариваем и делимся чем-то сокровенным.

— Вы узнавали по поводу расписания, об этом я не успела спросить.

— Да, — она кивает. — Мне сказали, что расписание для нас составлять не будут, — она улыбается. — Видимо, вы положительно повлияли на хозяина.

Я лишь пожимаю плечами. Рада, что нам расписание не составили, но все же решаю, что после приезда Адама домой, обязательно поговорю с ним о его дочери. Почему девочка не носится по дому, не играет, не плачет. Чем она занимается весь день? По голосу ей лет пять, может шесть, правда, букву “р” она до сих пор нормально не выговаривает. Прямо как мы с сестрой. Лет до семи, а то и восьми мы разговаривали и шепелявили, несмотря на занятия с логопедом.

Я только родила сына, но даже сейчас мне кажется, что так быть не должно. Что не может девочка, которой пять лет, сидеть смирно и тихо в своей комнате, гулять на улице так, чтобы ни я, ни Елена Эдуардовна ее не слышали и не видели. Это невозможно! И я хочу поговорить об этом с Адамом. Что если ее расстройства и видения следствие того, что она весь день проводит в одной комнате? Так ведь быть не должно.

И пусть я должна думать о себе, но ведь она ребенок, и ей нужны не только занятия, коими, я уверена, ее окружили, но еще и прогулки, развлечения, игры, любовь в конце концов, и внимание отца, а не нянек.

— Погода прекрасная, — замечает Елена Эдуардовна, когда мы выходим на улицу.

И правда: ярко светит солнце, ветра почти нет, как и туч. Я с радостью подставляю лицо солнечным лучам, улыбаюсь и толкаю впереди коляску. Мы идем в беседку, сидим там, наверное, минут сорок. Родион крепко спит, а мы разговариваем.

— Вам нужны деньги, скажите, что-то срочное?

— И да, и нет, — нехотя отвечает Елена Эдуардовна. — У сына обнаружили опухоль. Там первая стадия, есть возможность быстро излечиться, но больших денег у них с женой нет. Кое-какие сбережения, но они уже ушли на лечение. Я хочу помочь, ведь он еще так молод. Ему жить и жить.

Я понимающе киваю. Даже не представляю, что делала в таком случае.

— Вы не пробовали поговорить с Адамом, — спрашиваю. — Что, если он даст нужную сумму наперед, а вы будете отрабатывать?

— Об этом я даже не думала, — вдруг признается женщина. — А как думаете, он может дать?

— Просто так нет, но с договором, думаю, да, к тому же вы отработаете. Другую няню к Родиону я вряд ли подпущу.

— Спасибо вам большое, — Елена Эдуардовна хватает меня за руки.

— Это лишнее, — аккуратно освобождаю ладони из ее захвата. — Идемте в дом? Я проголодалась.

По дороге к дому я впервые вижу дочь Адама. Она стоит к нам с Еленой Эдуардовной спиной, но я вижу ее ровную осанку, высоко вздернутую голову и активные жесты руками, видимо, она пытается что-то объяснить своей няне. На ней надето нежно-розовое пальтишко, доходящее чуть ниже колен, темные ботиночки и теплые белые колготки, но меня завораживают кудри. Темные, вьющиеся волосы, ниспадают на плечи и доходят до поясницы. Девочка мотает головой, что-то снова показывает няне и та поворачивается в ту сторону, куда указывает малышка.

Вот в этот момент она и поворачивается к нам.

Несколько долгих минут я осматриваю ее лицо. Ей определенно не пять, лет семь-восемь, она довольно высокая для пятилетнего ребенка, к тому же смотрит так… по-взрослому. Даже отсюда я вижу ее изучающий нас взгляд. Девочка очень красива, пухлые щечки, губки-бантиком, голубые глаза, видимо, доставшиеся от матери, а еще вздернутый носик и упрямое выражение лица.

Я успеваю лишь вскинуть руку, чтобы помахать ей, как девочка бросается ко мне с криком:

— Мама! Мамочка вернулась!

Она подбегает ближе и обнимает меня за талию, чуть не сбивая с ног. Я могу лишь стоять, не понимая, что происходит. Девочка не знает, как выглядит ее мама или издалека не разглядела. Я приседаю, чуть отстраняя от себя малышку, и заглядываю ей в лицо.

— Мамочка…

И смотрит так, что мое сердце кровью обливается. На ее глазах блестят слезы, рот кривится, будто она хочет заплакать, но держится.

— Ма-ма, — по слогам произносит и тянет ко мне свои ручки, касается холодной ладошкой моей щеки, перебирает по ней пальчиками

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я замираю и чувствую, как и у меня на глаза наворачиваются слезы. Не знаю, как себя вести и ищу помощи вокруг, смотрю на Елену Эдуардовну, застывшую в таком же шоке, а после перевожу взгляд на прибежавшую няню малышки.

— Маша, пойдем, это не твоя мама, — она пытается ее оттащить, но девочка быстро цепляется за мою шею и сжимает руки в замок.

— Нет, это моя мама! — кричит она. — Моя мама, отпусти меня злая длакониха!

— Маша! — уже сердито произносит женщина и девочка меня отпускает.

Даже отходит на шаг. Смотрит исподлобья, затравленно на няню, а потом переводит взгляд на меня. Вытирает слезы со щечек тыльной стороной ладошек и с отчаянием в голосе произносит:

— Скажи ей! — и уже не так уверенно добавляет: — Ты же моя мама, да?

Глава 15

В минуту, когда детские глазки-бусинки смотрят на меня с надеждой, я проклинаю Адама и то, что он не познакомил меня с малышкой раньше. Разве нельзя было сразу нас представить друг другу и избавить меня от необходимости между “сказать нет” и “прижать малышку к себе и не отпускать”.

Знаю, что ей нельзя давать надежду, пока я не в курсе событий, но что делать? Оттолкнуть ее, когда она смотрит так, будто сейчас решается судьба всего человечества? Она ведь ждет, что я что-то скажу или подам знак, дам ей понять, кто я есть на самом деле.

Я не могу.

Тяну к ней руки и обнимаю за плечи.

— Простите, — активизируется ее няня. — Не думаю, что хозяину понравилось бы…

Я смотрю на нее так, что она тут же замолкает и поджимает губы.

— Звоните своему хозяину и обрисуйте ситуацию, — шиплю. — А лучше давайте я, ваше каменное выражение лица играет не в вашу пользу.

Я сомневаюсь, что эта женщина может выражать эмоции. У нее холодные, безжизненные глаза, тонкие бледные губы и светлая кожа. Она не проявляет и капли тепла к малышке, лишь холодно констатирует факты. А еще этот взгляд: ледяной и пробирающий до костей. Не удивительно, что малышка смотрела на нее как-то затравленно и со страхом.

Няня-робот.

Не удивлюсь, что и драконом Маша называла именно ее.

Теперь понятно, почему малышка ищет тепла в совершенно чужом человеке и прижимается ко мне так сильно и доверчиво, что я готова разорвать ее отца. Да что же это такое происходит? Неужели нельзя было по-человечески, чтобы не травмировать ни меня, ни ребенка.

— Мамочка, — шепчет она мне на ухо. — Я знала, что ты плидешь. Всегда знала.

— Малыш… — я отстраняю девочку от себя, беру ее холодные ручки в свои ладони и смотрю на няню, которая уже набирает Адама. — Дайте сюда! — рычу, когда она что-то холодно мямлит в трубку. — Я быстро, ладно, малыш? Постой тут.

Она понимающе кивает и отпускает мои руки. Отхожу, чтобы Маша не слышала наш разговор.

— Ангелина?

— Да я тут. Какого черта происходит, Адам? Твоя дочь что, не знает мать в лицо?

— Она погибла при родах, — чеканит он. — Маша ее никогда не видела.

Я замолкаю, не понимая, почему тогда взрослая девочка так бросается на чужих людей.

— Что мне ей сказать, Адам? Ты лучше знаешь свою дочь, что говорить?